— Храм лучше многих умеет защищать и обращать на пользу то, что ему доверено. Вы должны бы это знать, матушка, ведь брат Клеман достойнейшим образом управлял вашим поместьем, пока вы совершали паломничество. К тому же, вы сами побывали на Святой земле. Неужели вы откажете в этой радости мне?

Возразить было нечем. Оставалось только молиться. Вот почему Санси, в сопровождении Максимена, отправилась в святилище Богоматери в Мустье за утешением и помощью...

Чувствуя себя немного скованной после долгого молитвенного бдения, когда воспоминания навалились на нее всей своей тяжестью, она встала и улыбнулась монаху, который, встревоженный ее долгим общением с Господом и Его Матерью, вошел в часовню, осторожно ступая по полу своими сандалиями. Она еще раз преклонила перед ним колени. Уходя, передала монаху щедрое пожертвование. Ей стало чуть легче, и, переступив каменный порог, она глубоко вздохнула. Теперь все в руках мадам Марии и ее Божественного Сына...

У подножья крутого холма, на котором возвышалась часовня, ее ожидал приземистый Максимен. Он сидел на каменной стенке возле лошадей. И был не один: рядом с ним стоял и спокойно разговаривал высокий мужчина в черном плаще, спадавшем на золотые шпоры. У Санси екнуло сердце, как бывало всякий раз, когда она видела мужа после отлучки, пусть даже и недолгой. Рено было уже шестьдесят, что почти не отразилось ни на его жизненной силе, ни на внешнем облике: лишь светлые волосы посеребрила седина, а на лице добавились морщины, которые подчеркивали шрам. Но все это было бессильно против обаяния Рено. Санси подумала, что даже годы не согнут это стальное лезвие, — он просто будет все больше и больше походить на старого льва, вот и все! Увидев жену, он поднялся к ней до середины холма и взял я свои большие руки хрупкие узенькие запястья жены:

— Вы хорошо помолились, милая?

— От всего сердца, вы это знаете, но каким образом вы сами оказались здесь?

— После вашего отъезда я решил поехать в командорство брата Клемана, чтобы поговорить с ним. А потом я захотел повидать вас и совершил прогулку до Мустье.

— Что вы сказали брату Клеману?

— Все! Вернее, то, что ему можно знать, не вдаваясь в подробности, которые касаются только нас. Мы не в первый раз говорили с ним об этом Ронселене, хотя, как мне кажется, никто не знает, что с ним произошло, но в этот раз я ему рассказал о происшествии у Рогов Хаттина... о проклятии в форме пророчества. Надо было объяснить ему, почему мы возражаем против вступления Оливье в Орден, — добавил он извиняющимся тоном, но Санси тут же поддержала его:

— Вы не могли поступить иначе. Что он ответил?

— Он покачал головой и задумался. Молчал очень долго, и я не смел вторгаться в его размышления. Но мне было очень тревожно, потому что внезапно он сильно помрачнел. Наконец он заговорил: «Значит, согласно этому предсказанию, нас уничтожит король Филипп? Его портрет точен до мельчайших деталей, и он очень не любит тамплиеров. С другой стороны, я знаю, что есть множество странных отклонений среди тех, кто слишком долго жил на Востоке и слишком много общался с неверными, но я могу заверить вас, что Орден в большей своей части абсолютно чист. Хотя у нас есть свои секреты, но они ничем не оскорбляют Господа и не противоречат Божьим заповедям. И я верю в Его справедливость, в Его милосердие, которыми будет упразднена эта в высшей степени не заслуженная анафема! Оливье, оставаясь среди нас, способен достичь самых высоких степеней...» Он добавил, что любит Оливье, как сына, и будет лично оберегать его. Что я мог ему ответить?

— Ничего, друг мой! Я с детства знаю Клемана Салернского, его глубокую веру и непримиримость. Он сам — воплощение Храма, и, даже если в глубине души он отчасти верит в то, что вы ему раскрыли, открыто он не признает это никогда. Но когда настанет день предсказанного несчастья, он, быть может, сумеет сделать то, что необходимо, чтобы смягчить катастрофу и оградить от несчастья хотя бы некоторых из своих братьев! Поэтому вы правильно поступили, рассказав ему все. И все же, я надеюсь, что Матерь Божья вняла моим молитвам и оградит нас...

Рено с нежностью поцеловал руку жены.

— Думаю, — сказал он, — нам нужно положиться на волю Божью. Я не знаю, что нам предначертано судьбой, но мы можем нашими молитвами и помощью тем, кто в ней нуждается, как-то воздействовать на нее. А вы женщина, с которой никто не может сравниться в великодушии...

О, сладость этого поцелуя, этого голоса, этой сильной нежной руки! Санси чувствовала, что душа ее освобождается от тяжкого груза. Великой милостью была та безупречная любовь, что объединяла их. Лучшее убежище, лучшая ограда против всех напастей.

Когда они вдвоем вошли в свой замок в Валькрозе, Оливье, преклонив колено, с глазами, светящимися надеждой, смиренно попросил родителей позволить ему вступить в Орден Храма. Едва сдерживая слезы, они без возражений дали согласие.

На следующий день Оливье покинул Валькроз. Ни разу не обернувшись назад, он последовал на зов своей судьбы. Через полгода, в Марселе, он взошел на борт тамплиерской галеры, которая направлялась в Сен-Жан-д'Акр...

Он будет находиться там три года, до самого последнего боя — легендарного и безнадежного. После невероятных примеров доблести и смерти Великого магистра Гийома де Боже Храму пришлось навсегда оставить Святую землю, помня лишь о блистательном и долгом высоком служении Господу.

Оставшиеся в живых отступили на Кипр. Именно на этом острове в 1292 году Великим магистром был избран рыцарь из Франш-Конте по имени Жак де Моле.

Часть первая

Именем короля!

Глава I

Крипта под водами пруда

Начинаясь в массивной стене, лестница уходила Прямо в подпол. Ее ступеньки, слегка выщербленные из-за множества хождений вверх и вниз, слегка кривились под ногами, но спуск не представлял ни малейших трудностей, ибо здесь все освещалось факелом, прикрепленным к стене кольцом, и не было следов сырости. Так и должно было быть, ведь лестница вела в подвал, где хранились бочки, кадки, мешки с солью, горшки с оливковым маслом и прочая провизия! Брат Рауль прошел по ней до огромной бочки, которая была придвинута вплотную к стене. Здесь он передал Оливье факел, зажженный от плошки с огнем на лестнице, и наклонился, чтобы нажать нечто, невидимое для его спутников. Гигантская бочка отошла от стены с поразительной легкостью, открыв отверстие, в которое решительно направился монах.

— Идемте, — сказал он, — и запаситесь терпением! Нам предстоит небольшая прогулка...

Не ответив, но одобрительно кивнув в знак согласия, Оливье и Эрве последовали за ним. Сначала они спустились на несколько ступенек, ведущих в подземелье с крутым каменным сводом, которое терялось во мраке, куда уже не проникал свет факела. Из осторожности брат Рауль дал рыцарям дополнительные факелы. Они двинулись вперед и шли какое-то время, которое казалось посетителям бесконечным, но на самом деле заняло всего пять минут. Удивительная вещь: в подполе дома, окруженного лесом с многочисленными прудами, было абсолютно сухо. Как и в следующей пещере, куда брат Рауль свернул, описав круг.

Пещера была пуста. Здесь не было ничего, кроме поставленных в круг плит песчаника. Подойдя к нему, оба тамплиера увидели, что это колодец, но совсем не похожий на обычный. Его каменное дно без малейших признаков воды находилось в футах пятнадцати от пола. Еще одна особенность: внутри, недалеко от края, находились железные скобы.

— Вот тут и нужно спуститься, — объявил брат Рауль.

Не дожидаясь вопросов от двух своих спутников, он направился к темному углу пещеры, а затем вернулся оттуда с веревочной лестницей и лампой с толстой свечой, которую он зажег. Повесив лампу себе на шею, он закрепил края лестницы за скобы и стал спускаться. Тамплиеры следили за ним с некоторой тревогой. Лестница была длиннее колодца, и ее веревочные ступени образовали на дне небольшую горку.